Марков Б.В., заслуженный деятель науки Российской Федерации, доктор философских наук, профессор, зав. кафедрой философской антропологии факультета философии и политологии Санкт-Петербургского государственного университета
Нужны ли интеллектуалы современному обществу?
Сегодня самопонимание интеллигенции изменилось, и ее представители охотнее позиционируют себя интеллектуалами. Лингвистические революции, как известно, сопутствуют социальным и политическим трансформациям. Вместе с тем, реальные проблемы снова заставляют вернуть в определение профессионала этическую составляющую. Изучение мнений участников дискуссии приводит к выводу, что предпочтение, отдаваемое тому или иному термину, вызвано неоднородностью сознания и различием в статусе людей, занятых в сфере производства символического капитала. Личности, ориентированные на Запад, предпочитают термин «интеллектуалы», а более консервативные – «интеллигенция». Но те и другие вынуждены учитывать возросшие как профессиональные, так и этические требования к современному человеку. К сожалению, сегодня в вопросах истины и морали уже нет согласия потому, что применительно к разным сферам общества сложились свои прикладные и профессиональные этики, которые не стыкуются между собой. Например, кодекс преподавателей защищает их от студентов, а неприкосновенность депутатов – от избирателей. И поскольку непонятно, как сбалансировать в рамках общества этосы разных профессий, постольку возникают сомнения, существует ли еще интеллигенция в современном обществе. Ведь с точки зрения функционирования общества именно они и призваны обеспечивать его целостность. Если раньше единство достигалось на почве совпадения относительно различия истины и лжи, плохого и хорошего, то сегодня этой идиллии пришел конец. Если к кризису доверия к науке и морали добавить кризис искусства, религии, политики, то возникает поистине удручающая картина. Существует ли хоть что-то соединяющее людей в то, что называют обществом?
Можно ответить на поставленный вопрос в антропологической перспективе, т.е акцентировать не когнитивные, эстетические или моральные, а коммуникативные функции интеллектуалов/интеллигентов, которых следует оценивать не как людей знающих то, чего не знают другие, а как специалистов, обеспечивающей единство социума. Отсюда ответ на вопрос о том, какие интеллектуалы нужны современной России, нужно искать в ходе исследования отчасти старых, отчасти новых коммуникативных машин нашего общества. Они, собственно, и определяют, качества, как втянутых в их механизмы людей, так и тех, кто эти машины создает и обслуживает. Под коммуникативными машинами не имеется в виду чего-то тайного и скрытого. Наоборот – это всем известные институты вроде школы, университета, рассматриваемые в культурно-антропологическом измерении, как своеобразные антропотехники и технопарки по очеловечиванию и цивилизации человека.
«Вехи»
Почти столетие прошло после выхода «Вех», и можно говорить о бессмертии этого сборника. Основная идея авторов состояла в разделении интеллигенции и дельных образованных людей. Первые не способные к самореализации, не нашедшие места в жизни, вечно неудовлетворенные изгои-дисиденты и инакомыслящие отщепенцы. Они обвиняются в подготовке революции. Им свойственен нигилизм и ресентимент, взращенный христианской моралью и укорененившийся в критико-идеологической традиции Просвещения. Интеллигенция выросла из народничества, которое главной своей задачей считало разоблачение власти в глазах народа. По Бердяеву, интеллигенция стремится к достижению правды-справедливости-равенства и пренебрегает объективной истиной науки и философии.
В сборнике «В защиту интеллигенции» была предпринята попытка оправдать интеллигенцию: самодержавие было жестокой, устаревшей формой господства, которое интеллигенция стремилась заменить тем, что сегодня называют знанием-властью. Поскольку мораль остается важнейшим медиумом единства российского народа, постольку правдоискательский пафос интеллигенции способствует его консолидации.
Различие установок российского интеллигента и европейского интеллектуала обнаруживается на следующем примере: Э. Гуссерль призывал вернуться от позитивизма к теоретической установке, заложенной в греческой философии, и с негодованием отвергал указания «от имени народа», что ему говорить с кафедры; наоборот, А. Блок, считал, что народ знает правду лучше, чем интеллигенция, и поэтому оправдывал революцию.
Как ни странно, для многих непростая задача оценить судьбу и дело советской интеллигенции. Заслуги перед народом учителей, врачей, ученых, изобретателей конечно, не вызывают сомнений. Вряд ли кто-либо осмелится бросить камень в писателей, художников и музыкантов. Интеллектуалов, конечно, можно делить на плохих и хороших: после революции одни выслали других за пределы страны. Ясно, что при этом недостаточно ограничиться моральной оценкой. И все же какая-то тень лежит на поколении советской интеллигенции. Является ее изъяном служение советской власти, или она постепенно выродилась в сторону заботы о собственном благополучии, как считал Кормер? Но ни то, ни другое не является пороком. И все же обидное прозвище «совки», если оно, конечно, является продуктом фольклора, пусть даже интеллигентского, заставляет осмысливать не только заслуги, но и неудачи проекта под названием советская интеллигенция.
Странным образом перестройка, которую советская интеллигенция единодушно встретила с большим воодушевлением (по крайней мере, идеологию «демплатформы») не способствовала возрождению ее как самостоятельной силы общества. Более того, именно она привела к окончательному краху ее миссии. Очернительный дискурс усилился к концу 1990-х годов после неудач (действительных и воображаемых) перестройки, когда опять понадобилось искать «виноватых». Все обвинения в адрес русской революционной и советской диссидентской интеллигенции, виноватой якобы в несчастьях России, в сущности, представляют собой парафразы «веховства». Солженицын написал знаменитую статью про «образованщину», чуждую своему народу. С критикой интеллигенции в 1990-е годы выступили влиятельные фигуры медиаистеблишмента. Многие апологеты быстро превратились в обличителей.
В конце 1991 года известный филолог А.М. Панченко дал интервью с претенциозным заголовком «Не хочу быть интеллигентом». По его мнению, нужно отказаться от термина «интеллигенция», и перейти к общемировому термину «интеллектуалы». Все беды нашей страны из-за того, что мы интеллектуалов называем «интеллигенцией». И если мы хотим войти в общемировое сообщество, то интеллигенты обязаны стать интеллектуалами.
Журналист Сергей Ачильдиев со страниц «Невского времени» (26 апреля 2006 года) утверждал, что если Россия вернется к авторитарной форме правления, интеллигенция неминуемо возродится. Если же страна станет двигаться в западном направлении – отомрет за ненадобностью. На смену ей придут молодые интеллектуалы, активные проводники реформ в разных сферах общества. Это востребованные люди, отзывчивые на новые технологии, добивающиеся успеха, умеющие работать и отдыхать. Словом, те, кто, как мечтали авторы «Вех», пошел на выучку капитализму и отбросил идеи о справедливом переустройстве общества как бредовые.
Тема ухода интеллигенции с исторической сцены в последние годы периодически обостряется, как только речь заходит о выборе Россией своего пути в ХХI веке. Сторонники особого пути развития России борются за сохранение миссии интеллигенции. Сторонники развития России по пути демократически развитых стран, часто не дав себе труда осмыслить то, за что они ратуют, считают, что интеллигенция должна уступить свое место интеллектуалам западного толка. При этом все исходят из того, что интеллигенция – сугубо русское, национальное явление, практически не имеющее аналогов в европейской культуре, которая опирается на интеллектуалов. Интеллигенция, конечно, существовала, и выполняла важнейшую социальную функцию – быть самосознанием своего народа – не только в России. Но мы должны понимать, что в каждую историческую эпоху, у каждого поколения есть своя интеллигенция со своими ценностными ориентациями, социально-психологическим складом, действующая в определенных социально-политических условиях.
Нельзя сказать, что «философия интеллигенции» не пошла дальше этих выводов. Опыт наших затянувшихся реформ дает возможность пофилософствовать об интеллигенции, а западное общество благоденствия наводит на размышления о статусе интеллектуалов.
Можно суммировать некоторые итоги размышлений публицистов и ученых:
Во-первых , отсутствие изменений в понимании природы интеллигенции, разве что исторические изыскания открывают ее существование не только в России, но и в других странах. В России «ученое» обсуждение отстает от жизни. Оно вслед за обыденным нарративом об интеллигенции занято в основном поисками определений, иерархическими классификациями интеллигенции/интеллектуалов, похвалам или обвинениями в их адрес.
Во-вторых , сохранение полярно противоположных оценок ее роли в обществе. Одни считают, что интеллигенция как носитель морального сознания крайне опасна, ибо всегда подогревает протест. Мораль – это форма ресентимента, который разрушительным образом воздействует на социальную ткань. Другие, напротив, полагают, что борьба за справедливость и критика власти – это условие развития общества по направлению к свободе.
В-третьих , несмотря на критику, нарратив «интеллигенция» в российской общественной жизни звучит по-прежнему громко. Кроме двух противоборствующих мифов, один из которых представляет интеллигенцию совестью русской культуры, а другой убеждает в том, что интеллигенция – это проклятие России, предлагается боле взвешенное решение, опирающееся на различие интеллигенции и интеллигентности. Интеллигенция – категория социально-профессиональная, в то время как интеллигентность – понятие духовно-нравственное, связанное с социально-личностными качествами и чертами людей. Подлинная интеллигентность – это не «привилегия» и не профессия, а состояние души, внутренняя свобода человека, сознательно подчиняющего свое поведение защите добра.
В прессе вновь тиражируются расхожее мнение о том, что интеллигент – образованный и творческий человек с гуманистическим мировоззрением. Наоборот, интеллектуал относится к человеку как к средству, он не отягощает себя моральными принципами.
В четвертых , кроме положительной оценки интеллектуалов складывается скептическое и даже негативное к ним отношение. Как технократы они обвиняются в отсутствии морального сознания. Их главная опасность в том, что они создают новую форму знания-власти. Говорят, особенно в сфере управления, нужны независимые специалисты, которые исходят не из утопических планов, а из финансовых и технических возможностей. Это порождает проблему имеющих социальные последствия решений, которые специалисты принимают без учета интересов простых граждан. Поэтому интеллектуалы, бизнесмены и политики нуждаются в неусыпном контроле со стороны общественности. Но при этом встает задача рефлексии и критики как технократических, так и обыденных установок. Очевидно, что ее решение также должно осуществляться не в кабинете, а на публичной сцене с участием специалистов и общественности.
Если на Западе интеллектуалы органично сменили интеллигенцию, то у нас что-то застопорило этот процесс. Сегодня раздаются проклятия и в адрес интеллектуалов, которые выглядят как беззастенчивые дельцы, выставляющие свои знания на потребу рынка, где особенно ценятся военные, коммерческие и прочие тайны. Конечно, можно удивляться, как неглупые люди продаются по дешевке. Торговать иными знаниями опаснее, чем плутонием. Отчасти из соображений безопасности (утечка мозгов), отчасти экономики (интеллектуальный капитал) государство увеличило инвестиции в науку и образование. Они должны способствовать формированию интеллектуальной элиты, миссия которой мыслится чисто технократически. Этого, конечно, недостаточно для полноценного использования потенциала интеллигенции. Но стратегия власти в том и состоит, чтобы кодировать, ограничивать и направлять в определенное русло пассионарную энергию масс.
Сегодня интеллигенция многочисленна, однако ее воздействие на общество и власть ничтожно. При этом иногда рисуют пасторальную идиллию: власть призвана создать условия и гарантировать возможность независимого существования и волеизъявления интеллигенции. Умная власть стремится найти поддержку у интеллигенции и интеллектуалов. На самом деле тренд развития реализуется в другом направлении. На распад социальной ткани власть реагирует иными средствами, чем идеология или просвещение. У нас она пока в основном прибегает к «черным технологиям». Реально же не интеллектуалы и не политологи, а архитекторы, дизайнеры, модельеры, кураторы выставок, те, кто делают рекламу, дают сегодня ответ на вопрос о нашей расположенности в мире. Не исключено, что понятия «интеллигенция» и «интеллектуалы» будут вытеснены из общественной полемики понятиями «профессионал», «менеджер», «культуролог», «консультант».
Эволюция понятия интеллигента/интеллектуала
Поскольку родовое общество объединяется не моралью, а традицией, постольку шаманы, пророки и поэты-сказители, строго говоря, являются противоположностью интеллигенции. История этого понятия восходит к античным философам. Обычно зарождение интеллектуалов относят к эпохе Нового времени, когда разум и мораль стали автономными. По Фуко, опыт истины как события, которого надо ждать или вызывать, которое случается в определенном месте и времен и для конкретных людей, к тому же прошедших ритуалы посвящения или хотя бы очищения, также радикально отличался от воли к истине, которая понимается как свойство знания, подлежащего проверке и обоснованию.
Таким образом, при видимой преемственности старых знахарей, прорицателей, гаруспиков с учеными следует учесть радикальный разрыв технологий общения с истиной. В родовом обществе она не была медиумом единства, ибо каждому открывалась своя истина, которая как судьба была случайной и индивидуальной, т.е. сингулярным событием. Воля к истине, собственно, и породившая сословие интеллектуалов возникает в рамках письменной культуры, опиравшейся на регистрационные машины. Другой мотив опоры общества на истину связан с открывшейся возможностью использования ее как медиума коммуникации.
Для понимания механизмов формирования интеллигенции важна история институтов. С одной стороны, нет возражений против того, чтобы считать теологов, особенно схоластов предтечами интеллектуалов. Например, Ле Гофф написал яркие странницы об интеллектуалах Средних веков. С другой стороны, не стоит их смешивать с ученым сословием, а главное, приписывать им одинаковые функции. Если Декарт, и особенно Лейбниц, еще только пытались создавать под себя новые институции, ибо старые – университеты были заняты теологами, то Ньютон уже опирался на Королевское общество как корпоративный институт. Так же как чувство греха не тоже самое, что моральное чувство, также и религиозный опыт отличается от научного. Правда, для родоначальников науки был характерен синкретизм. Они думали, что наука и разум – это лучший способ, если уж не доказать бытие Бога, то, по крайней мере, обосновать мудрость Творца и раскрыть величие Его замысла. Но это неправильно расценивать как компромисс. Скорее наоборот, ученые берутся за решение религиозных проблем и предлагают построить рациональную, научную теологию. В результате подчинения Бога критериям истинности и моральности Евангелие, отредактированное деятелями Просвещения, превратилось в «политкорректную» историю еврейского юноши, который восстал против старого Закона и провозгласил новые рациональные и моральные принципы. Возможно, это и стало одной из причин кризиса религии.
Весьма значимой вехой в истории европейской интеллектуальной культуры стало разграничение наук о природе и наук о духе. В середине прошлого века оно проявилось как спор представителей двух культур научной и художественной интеллигенции.
Это свидетельствовало о прогрессе гуманитарного познания, которое в конце 20 века пережило самую настоящую революцию. Успехи психологии, социологии, культурной антропологии, семиотики и других новых дисциплин имели практическое применение. Гуманитарное знание стало формой культурного капитала, туда потекли инвестиции.
Вместе с тем, есть основания говорить о начале кризиса гуманитарных наук, что проявляется в неспособности интеллектуалов создать новые модели развития общества. Собственно, споры в оценке процессов глобализации свидетельствуют об отсутствие новой программы понимания общества, которое перестало понимать самого себя. Обществоведы оказались неспособны объяснить экономический кризис 1997 г. Для этого необходимо принятие новых технологий и отказ от старых.
Интерпретация важнейшая техника современного гуманитарного познания. Это только кажется, что люди просто живут, политики и бизнесмены обделывают свои делишки, влюбленные целуются, а пролетарии работают. И им нет дела до философии. Если кто-то будет их обличать, они, возможно, устыдятся, но будут жить по старой формуле: «а Васька слушает, да ест». На самом деле человек – символическое животное и даже во время еды он представляет себя на сцене жизни, обменивается знаками с другими. И они не просто разглядывают актера на сцене жизни, а непрерывно интерпретируют и оценивают, излучаемые им знаки. То, что интеллектуалы в основном озабочены интерпретацией книги природы, а также истории и политики, это объясняется тем весом, который придавали социальным практикам в эпоху модерна. Сегодня это не ушло, наоборот, сфера интерпретации непомерно увеличилась.
Парадокс в том, что вещи и объекты стали беднее, а речи о них все ярче. Например, современные изделия служат человеку гораздо меньше, чем раньше, зато реклама стала обильнее. Произведения современного абстрактного искусства не вызывают непосредственного наслаждения, которое стимулируется перформансами под руководством куратора. Поэтому неясно, кому приписывать авторство: художнику – распылителю краски, животному, которое ходит по холсту накрашенными ногами, или тому, кто говорит о смысле инсталляции. Нечто подобное имеет место и в сфере науки. Если знание превращается в товар, к тому же производимый не в одиночку, а крупными корпорациями, то дополнением ученого становится менеджер.
На Западе давно заговорили о революции менеджеров, которые становятся основной революционной силой новой эпохи. Д. Белл главную роль в постиндустриальном обществе приписывал ученым. Он полагает, что в современную эпоху научно-теоретическое знание становится производительной силой экономического роста и социального прогресса и открывает дорогу новому социально прогрессивному “классу знания”.
В совокупной среде “белых воротничков” и буржуазии Э. Гоулднер выделяет “новый класс интеллектуалов и технической интеллигенции”. Основой привилегий и власти нового класса становится индивидуальный контроль за специфической культурой, языком, техникой и соответствующими умениями. В таком контексте новый класс рассматривается как культурная буржуазия, которая присваивает преимущества, получаемые от исторически коллективно произведенного культурного капитала.
По мнению А. Турэна, культурные ценности, а не формы экономической организации, разделения труда определяют новый класс, а его авангардом являются университеты, образованные специалисты и студенты. Главную функцию – постиндустриальной социальной трансформации общества и духовно-нравственного «генератора» – класс интеллектуалов/интеллигенции выполняет через культуру критического дискурса, социальной рефлексии, обостренность нравственно-духовного восприятия мира, высокий профессионализм, уникальные социальные умения и мобилизацию социальных движений. Таким образом, западный интеллектуал позиционируется вовсе не как технократ. Причем моральность определяется не какой-то особенной природой «добрых европейцев». Дело в том, что в крупных корпорациях финансируются не только научные разработки, но и этические экспертизы, призванные сокращать судебные издержки от исков пострадавших потребителей.
Возвращение интеллигенции
М. Вебер ввел популярный тезис о свободе науки от ценностных суждений, а также полагал, что в университетских аудиториях не должны звучать ценностные суждения. Однако уже после второй мировой войны снова заговорили об ответственности ученых. Надо сказать, что и на Западе происходит нечто вроде возвращения понятия интеллигенции в российском смысле. Это вызвано дискуссиями об этике науки. Но общество благоденствия заразилось «виктимизмом», изображающим людей жертвами научных технологий. Взрыв атомной бомбы стал нашей апокалипсической датой. Еще больший страх вызвало в 1997 г. известие о клонировании овечки Долли. Но эти два апокалипсических события не должны заслонять повседневной практики обращения в суды людей о возмещении ущерба от вредных последствий тех или иных устройств, препаратов, бытовых машин и т.п. Ученые, инженеры, предприниматели разрабатывают и внедряют все новые средства облегчения жизни людей, но в ответ получают злобное недоверие и даже привлекаются к суду. Образом интеллектуала стал Франкенштейн.
Если посмотреть на сегодняшние дискурсы о знании, о науке и технике, то нельзя не заметить, что они существенно трансформировались. О пользе науки говорят гораздо меньше, чем о вреде. В 70-е годы только такие философы, как Фуко и Фейерабенд сходились в утверждении, что без науки европейская культура только бы выиграла. Это казалось перебором. Но сегодня подозрительность и страх общества перед наукой принимают массовый характер. Одни настаивают на возвращении моральных оценок, другие, наоборот, требуют привести мораль в соответствие с критериями научности. Поэтому критика науки должна занять более взвешенную позицию. Специалисты по этике разрабатывают достаточно конкретные практически применимые модели, которые дополняют друг друга. Примером тому являются позиции Йонаса и Хабермаса. Один модифицировал теорию метафизического ужаса для анализа конкретных опасностей, возникающих в результате практического применения тех или иных научных открытий. Другой нашел точки соприкосновения науки и морали, показав, что именно рациональный дискурс является тем местом, где реализуется категорический императив. В прикладной этике разрабатывается конструктивный проект, балансирующий различные инстанции справедливости, которая реализуется применительно к конкретным условиям существования.
Сегодня много говорят об ответственности интеллектуалов. В связи с эти возникает вопрос: являются ли они субъектом ответственности, и за что они отвечают, если сами являются продуктом системы, которую берутся оценивать? Что значит отвечать: является ответственность долгом, обязанностью, связана она с обещанием? Какому главному, капитальному вопросу должны ответствовать интеллектуалы: ответственны они перед идеями, которые вне времени, или перед сегодняшним днем с его насущными проблемами? Очевидно, что память о прошлом, обязанность настоящего и долг перед будущим составляют заботу человека. Раньше человек позиционировался как деятель, а мир – как сфера его влияния. Поэтому он считался ответственным за все. Сегодня мы видим, что сам человек является продуктом технологий. Кто же берет на себя ответственность за то, что происходит? Поскольку субъектами истории стали технологии, постольку они и отвечают за все чрезмерное и чудовищное на Земле. Человек потерял свое алиби, обрести которое он может, если поймет специфику связи с техникой, и, прежде всего, к той, посредством которой он производит самого себя.
Сегодня любое более или менее даже негосударственное предприятие имеет свои научные лаборатории. Без научной и теперь этической экспертизы не обходится ни одно решение не только в сфере технологии и политики, но и повседневной жизни. При этом, по заявлениям официальных лиц, 60% рекламируемых и продаваемых лекарств в лучшем случае безвредны. Парадокс состоит в том, что именно фармацевтические фирмы больше всего ратуют за научную и этическую экспертизу своей продукции. Дело в том, что научность и моральность это не критерии знания, а сертификаты качества, производство и получение которых является высокодоходным бизнесом.
Однако разоблачение знания и морали как формы власти сегодня уже нельзя оценивать с прежним энтузиазмом. Мы должны позитивно оценить и превращение знания в товар, и развитие прикладной этики. Применение больших нарративов об абсолютной истине и морали имело опасные последствия. Сегодня их можно избежать на основе более гуманных технологий. Искать и применять знания и технологии улучшающие нашу повседневную жизнь, добиваться справедливости в малых делах, например, повышения пенсии – вот в чем наша миссия сегодня. Общество стало постаграрным, постиндустриальным, информационным. Отсюда переоценка традиционных ценностей. Часть из них действительно устарела, часть нуждается в сохранении. Но уже недостаточно говорить об упадке нравов и настаивать на сохранении традиционных добродетелей. Необходимо разрабатывать новые этические и иные кодексы, способствующие смягчение неравенства и несправедливости. Впрочем, и сами представления о справедливости и равенстве нуждаются в пересмотре.
Проблема в том, что каждый индивид выполняет в обществе ту или иную роль и при этом является человеком. Как совместить должностные инструкции с моральными нормами – такова наша проблема. Она стоит не только для ученых, но и для депутатов, военных и работников правоохранительных органов. Но в отношении ученых она поистине неразрешима, ибо диктат морали приводит к ограничению свободы исследователя.
Трудность признания моральных ограничений не только научно-технической, но и иной деятельности, состоит в том, что сама мораль при этом оказалась вне критической рефлексии. Интеллектуалы считают, что прежде, чем применять моральные нормы к науке, бизнесу, политике, необходимо дать им научное обоснование, т.е. построить научную этику. Последняя отличается от этики науки тем, что не ищет на стороне, например на небе, моральные заповеди, а опирается на профессиональный этос исследователя. Его основные черты, по Мертону и Хабермасу, – это свобода, независимость, нейтральность, объективность, интеллектуальная честность исследователя и аргументированность, обоснованность проверяемость его суждений.
Когда мы мечтаем о моральном оздоровлении, об очищении общества от пороков, то христианских практик недостаточно. Точно также малоэффективна гуманизация людей посредством философии. Мы интеллектуалы-философы видим опасность в том, что современные масс медиа бестиализируют людей. Они перестают читать книги и слушать умные речи, зато становятся участниками жестоких зрелищ. Но мы не правы, считая, что для изменения человека достаточно открыть ему истину, в соответствие с которой он должен привести свою жизнь.
Философия уже два с половиной тысячелетия выполняет цивилизационную работу по очеловечиванию и гуманизации людей. Правда, священники, политики, педагоги, психиатры, работники правоохранительных органов, а в последнее время журналисты и генетики считают, что философия не слишком преуспела на этом поприще и нуждается в замене. Люди, хотя и являются общественными животными, тем не менее, составляют весьма противоречивое общество, состоящее из индивидов, каждый из которых смотрит на других с собственной точки зрения и естественно тянет одеяло на себя. В рамках небольших объединений единство складывается так сказать естественным путем. Родичи, язык, жилье, территория – все это крепко объединяло людей и сбивало в сильную стаю.
Граждане античного полиса достигали единства не столько в результате гипнотического воздействия речи шамана, песнопевца-сказителя или вождя-политика, сколько на основе рассуждений относительно сути дела. При этом философы вводили новые понятия вроде бытия, истины, блага, справедливости, закона, порядка и т.п. с целью достижения единства людей.
В эпоху перехода к большим социальным объединениям кровно-родственные связи, скорее, разъединяли, чем соединяли людей, и потребовались новые медиумы единства и нормализации населения. Мы-идентичность достигается на основе рассуждений и дискуссий. Так в ход пошли новые медиумы и прежде всего истина. Конечно, философия и наука занимаются исследованием окружающего мира с целью приспособления к нему и использования его для своих нужд. Но с точки зрения культуры важна воспитательная роль истины. Если люди убеждены в том, что истинно, а что ложно, они достигают согласия относительно спорных вопросов и способны затормозить, отложить или трансформировать свои вожделения. Конечно, аргумент от истины бытия присоединялся к неким естественным убеждениям относительно преимуществ социальных норм, которые вынуждены вырабатывать и принимать люди, ведущие совместную жизнь. Эта сильная зависимость всегда порождала подозрение о зависимости истины от общественного мнения, которое сегодня развивает социология знания. Но именно это обстоятельство и заставляет обратить самое пристальное внимание на нормализующую роль знания вообще и философии в особенности. Вопрос в том, как сегодня реализовать эту цивилизационную функцию философии.
Давайте спросим себя: какую миссию или службу мы несем? Наши предшественники имели основания верить в свое высокое предназначение. Истина и мораль это более прогрессивные медиумы коммуникации, чем вера в царя-батюшку. И то, что сегодня возникли большие сомнения в том, что существуют такие истины и такие моральные нормы, на основе которых можно достигнуть единства и согласия людей – это не их и даже не наша вина. Человек – продукт технологий. Нельзя забывать, что мы имеем дело не с добрым дикарем Руссо, а с городскими индивидуалистами. Сегодня технологии сборки людей в общество изменились. Мы понимаем, что наши лекции и книги уже недееспособны. Но как и чем сегодня объединены индивидуумы, запирающиеся по вечерам за железными дверями в своих квартирах, где нет места другому, где нет, не то что друзей, нет никакого другого, кроме собаки или зеркала? Скорее всего, универсальным медиумом стал голубой экран: ТВ или Интернет. И к чему это приведет никто сказать не в состоянии.
Вот проблема и здесь надо искать ответ на вопрос о миссии интеллектуалов. Они делают то, что умеют, т.е. рефлексировать, критиковать, искать истину, интерпретировать комментировать. Все эти способности востребованы в эпоху книжной культуры. Но надо отдавать отчет в социально-антропологических последствиях таких занятий. Скорее всего, они являются частью работы большой общественной машины, задача которой состоит в записи, протоколировании, систематизации, классификации событий. При этом мы отслеживаем соблюдение правил письма, речи, мышления. И это не просто условия возможности формулирования истинных, научных высказываний. Это условия нормальности вообще. Тот, кто нарушает требования рациональности, моральности, вкуса попадает в психиатрические или полицейские протоколы. Эти дисциплинарные машины серьезнее наших. Их шестерни перемалывают тех, кто не сдал экзаменов, не защитил диссертацию, не смог написать книгу, удовлетворяющую рецензентов. Не следует отвергать эту стратегию описи, инвентаризации философского наследия, ибо это основа порядка. Ведь надо признать, что наше сообщество напоминает сумасшедший дом. Появились сильные личности с маниакальными идеями, их отклонения тоже необходимо зарегистрировать и запротоколировать. Это способ и сохранения социального порядка и нормализации внутреннего мира личности. Так что большинству из нас и не надо переучиваться на новые профессии.
Нужны ли интеллектуалы современному обществу?
Мы считаем, что нужны, а общество не соглашается с нами. Нас потеснили шоумены и пиарщики, да и мыслителей-мэтров много не требуется. Заработали новые пропагандистские машины, в шуме которых не слышится голос интеллектуалов. Изредка некоторых извлекают на экран, чтобы указать на них как на воплощение совести нации. А что делать остальным?
Выход первый , в том, что рефлексия становится частным делом. Так мы избавимся от подозрения в ангажированности. Интеллектуалы не могут стать безработными: сиди на скамеечке и думай, отвечай на проблемы тех, кто приходит с тобой побеседовать. Так сам больше узнаешь о жизни и конкретно поможешь другому. Интеллектуалы нужны, так сказать, на местах. Это люди способные выносить компетентные и ответственные решения в самых мелких уголках нашего пузырчатого общества. Тот, кто читает лекции, грубо навязывает себя аудитории. К тому, кто дает советы, люди приходят сами. Это ответ на извечный вопрос, что делать. Это не было бы шуткой, если бы было, на что жить. Проблема в том, что как только мы добьемся независимости, государство уменьшит ассигнование на науку.
Вроде бы хорошо, что мышление и рефлексия стали частным делом. Но нам этого мало. Мы были вооружены мощными боевыми машинами и не только в виде ускорителей и космических кораблей, но и лабораториями, кафедрами, институтами, советами, а также званиями и проч. Что будет, если все это отменят? Плохо будет не только нам. Плохо будет и обществу. Реформа науки и образования, конечно, нужна, но какая?
Выход второй : Если на смену интеллектуалам придут технологи массовых коммуникаций – кураторы выставок и презентаций, шоумены, то придется потесниться и, возможно, уступить царское место. Но на их интуиции и предприимчивости далеко не уедешь. Нужна система и порядок. Если их нет в мире звуков и образов, желаний и фантазий, еды и секса, то надо их установить. Вкусами, собственно, занимаются не только гастрономы и модельеры, но и музыкальные и художественные критики. С социально-антропологической точки зрения не следует бояться и того, что дискурсы о любви замещаются дискурсами о сексуальном. Изменился только язык нормализации. Если раньше страсти регулировались галантными речами, то сегодня сексология управляет ими не хуже, может, даже лучше: хочешь быть здоровым, занимайся любовью в соответствии с рекомендациями сексологов, питайся по советам диетологов. А еще есть фитнес и хирургия красоты, а также дизайн и мода.
Но все эти новые профессии не уничтожают интеллектуалов на корню. Они будут востребованы как аналитики моды, рынка, политики и т.п. Философия не исчезнет, если мы сможем открыть порядок в новых медиумах. Пока там господствуют гении-артисты. Но пора дело ставить на солидную основу. Почему речи и песни одних завораживают сильнее, чем звуки, издаваемые другими, даже если они являются знаками истины? Почему одни лица нам нравятся, а другие отталкивают? Конечно, много зависит от таланта и красоты того, кто говорит, поет или просто показывает себя другим на сцене жизни. Но ухо слушателя и глаз зрителя – это активные органы, которые селектируют, интерпретируют и оценивают информацию. Поэтому и когнитивный подход необходим для реконструкции процессов восприятия звуков и образов. Задача интеллектуалов состоит в том, чтобы осмыслять антропологические последствия новых технологий производства человека.
Выход третий
Кроме проблемы рождаемости существует угроза вырождения. По большому счету, когда речь идет о духовном здоровье людей, важно понять устройство общественных машин и, прежде всего, институтов образования. Они используются для перекодировки индивида в личность на основе обучения языку социума. Как и дошкольное учреждение, университет является неким технопарком для производства не только идей, но и людей. Надутыми, самодовольными, аморальными технократами и дельцами люди не рождаются, а становятся. Но нельзя все валить ни на природу, ни на жизнь. В конце концов, именно в примитивных обществах, чувство стыда было настолько развитым, что не требовалось полиции нравов. И наоборот, чем цивилизованнее общество, тем изощреннее пороки. Очарованные идеей академической свободы преподаватели гуманитарных наук мыслят себя интеллектуалами, которые без большого пафоса сообщают информацию, а сами живут вовсе не так, как учат на кафедре. Когда речь идет о фактах, тот, кто пренебрегает информацией о них, будет горько сожалеть. Но социально-этические нормы не действуют сами, они должны признаваться и выполняться. Очевидно, что молодежи по-прежнему нужны наставники-философы, если, конечно, России нужны цивилизованные, образованные, крепкие духом и телом люди, а не невротики и психотики.
Почему же интеллигенция создавала черный дискурс о современности. Ресентимент можно оправдывать бедностью. Но чувство зависимости и бедности во многом субъективно. Старая интеллигенция, сопереживающая страданиям народа, меньше думала о собственной необеспеченности. Она была бедной, но благородной. Сегодня все не так. Внуки извлекают прибыль из истории своих предков. А дискурс о репрессиях хорошо оплачивается, ибо очерняет прошлое и оправдывает настоящее. Но возмездие приходит, откуда не ждали. Те, кто завидуют, плохо воспитывают своих читателей. Сегодня философия подозрения становится повсеместной. Мы все чего-то боимся и изобретаем врагов. Все, даже власть, изображают из себя жертву. Жертву науки, новых технологий, терроризма. На самом деле, зная о том, как их используют, интеллектуалы должны либо найти иной способ восстановления справедливости, либо вообще молчать. Создавая и поддерживая комплекс вины за ужасное прошлое, они оправдывают нынешние безобразия. Но вместо того, что бы искать выход, они впадают в ресентимент и кричат о реставрации сталинского режима. Для воспитания свободных умы Ницше советовал избавляться от страха перед историей. Пора перестать пугать людей ужасным прошлым. Тогда они перестанут стыдиться самих себя и найдут добрые слова о других.
Размышляя о том, как противостоять тенденциям вырождения и деградации общества, необходимо ответить на вопрос, какая философия формируется в изменяющейся России. Нужна ли она как идеология? Или же она должна снова вернуться к идеалу мудрости и играть практическую, культурно-воспитательную роль в современном обществе? Следует акцентировать не только критико-идеологическую, эмансипирующую, но и культурно-созидательную функцию философии. Такая постановка задачи требует переосмысления статуса философии, сложившегося еще в XIX веке. С тех пор философия позиционируется как идеологии и занимает критическую позицию в отношении государства. На самом деле оно нуждается не только в военной и экономической, но и в символической защите, оберегающей от нигилизма, смысл существованию. Конструктивная философская критика способствует оздоровлению общества, не позволяя людям впадать в спячку. В пользу того, что философия по-прежнему нужна обществу можно высказать такие аргументы:
1. Каждое общество и каждый человек нуждается для своего самосохранения не только в жилище, пище и лекарствах, но и в символической иммунной системе, обеспечивающей идентичность, позволяющей сохранять себя в соревновании с другими. Способом формирования и осмысления человеком своего места в мире издавна была философия. Поскольку она не может исчезнуть, меняются лишь ответы на вызовы времени, постольку необходима поддержка профессиональной философии как научной и учебной дисциплины.
2. Разговоры о пользе или вреде философии – это такие принципиальные вопросы, которые надо обсуждать сообща, ибо отказ от философии лишает общество будущего. Прагматическое отношение к образованию является временным заблуждением. На самом деле люди тратят свободное время не только на развлечения и шопинг. Многие пытаются размышлять и строят собственные метафизические системы.
3. Философов беспокоит распад социальной ткани, разрушительные последствия теневого бизнеса. Конечно, об этом должны думать и другие: например, правоохранительные органы, обеспечивающие системе способность нейтрализовать опасные для ее существования действия. Но цензор должен быть внутри. Отсюда роль образования, которое должно быть не утилитарным, а социально и гуманитарно ориентированным. Поэтому необходимо сохранить философию и как призвание и как профессию.
4. Общество желает подняться с колен и строить достойную жизнь. Очевидно, что для этого надо хорошо работать. Но за годы застоя люди уже отвыкли это делать. Многие предпочитают тяжелому физическому труду пособие по безработице. Чтобы стать сильной страной, необходимо утверждать высокую ценность труда, службы отечеству, исследования, воспитания.
5. Таким образом, время отречения от философии не настало. Наоборот, оно требует от нас принципиально нового ответа на вопрос, что такое человек, государство, общество. Лозунги о «конце идеологии», «смерти философии», «кризисе государства», о «постгуманистической цивилизации» и т.п. на самом деле выражают необходимость новой проблематизации базовых понятий общества, и это тоже подтверждает потребность в философии.
6. Сегодня радикально меняются понятия рационального, социального, политического, морального и т.п. Апатия масс, индивидуализм, интерес к оккультному, имморализм, отсутствие чувства долга, голоса совести – все это внушает глубокие опасения. Как философия может способствовать возрождению социальной ткани и сохранению духовности? Разумеется, одних слов и призывов к реанимации традиций и патриотизма недостаточно. Философия это – исследование, диагностика и терапия социальных болезней. Люди утратившие веру в защищенность со стороны государства берут реванш в форме протеста. Условием жизнеспособности общества является способность к самоутверждению. Вера в себя избавляет от страха перед чужими и позволяет мирно с ними соревноваться.
8. Апокалипсические настроения в обществе в многом являются эффектом массмедиа. Люди запуганы прошлой историей (Гулаг) и уже не различают между фашизмом и коммунизмом. Наука и техника внушают страх, ибо разговоры о них сводятся к экологии, техническим катастрофам, генным технологиям, клонированию и т.п. Между тем, современные технологии гуманнее прежних, и на их основе жизнь может быть устроена гораздо лучше, чем она есть. Осознание этих новых возможностей, формирование чувства уверенности, а не нагнетание страха – вот в чем состоит задача философии. Пора избавить людей от мизологии, ресентимента, философии нужды и прочих идеологий эпохи чрезвычайных ситуаций, войн, идеологических противостояний бедности.
Проблема специфики философского знания сегодня не привлекает внимания общественности. Между тем в современной российской философии происходят глубокие изменения. Появляются проекты переоценки ценностей, существенным образом разводящие философские и политические практики, модифицирующие соотношение философии и разнообразных феноменов культуры, религии, повседневной жизни. Изменяется сама форма философского размышления, особенно под воздействием современных информационно-коммуникационных технологий. Разнообразится арсенал методологических средств и приемов философского исследования, в котором наряду с компаративистскими процедурами, задействованы методы современной философской и культурной антропологии, феноменологии и дискурсивной психологии. Особое значение приобретают методы исследования произведений искусства (в частности, семиология и герменевтика), которые могут использоваться и для анализа массовой культуры. Развитие аудиовизуальной культуры вовсе не означает смерти философии, которая может выполнять свою аналитическую и эмансипирующую функцию по отношению не только к понятиям, но и к образам и звукам.
Международное издательство «ЭТНОСОЦИУМ» осуществляет создание, регистрацию, издание и продвижение журналов и альманахов.
Все изданные нами книги проходят рецензирование и квалифицированную предпечатную подготовку.
Свидетельство о регистрации СМИ № 1047796682064.